 |
Познание человеческой природы на молекулярном уровне – куда уж тоньше! – приблизило Виктора Петрашевича к глубинам духовного естества человека. Кажется, вобрав в себя тончайшую информацию, здесь и мозг, и сердце объединились, чтобы реализоваться в звучном поэтическом слове.
«…Медленная и тягучая
по белой ползла стене
надежда на что-то лучшее,
чем стон твой
в больничном
сне.
Планета стала палатою,
где столько смертей навзрыд.
За чьи-то ошибки расплатою,
как смерть, пробивает стыд!
Ну, что же мы? В чем согрешили?
Когда, как грибная весна,
ломая покоя штили,
пластает людей война.
Пластают болезни духа
и тела смертельные хвори!
Сейчас вот я краем уха
ловлю отголосок боли.
Ах, сколько потом сочувствия!
Но – после! Не до того!
И пуля летит напутствия
по спинам людским. И всего!..»
(стих. «Эхо планеты», сборник «Эхо», 2008 г.)
Это стихотворение перекликается с одним из последних:
« …И в этом мире глаз, под их надзором,
с восторгом, холодом, укором
и всем, что человеку так присуще,
гадается судьба,
как на кофейной гуще…
Не вырваться – поток зовется жизнью,
но где-то там,
из глубины Вселенной
глядит на нас с ухмылкою Всевышний
и называет это
сутью бренной.
Ну что же!
Так тому и быть! До срока,
когда падет, как счастье, звездопад, –
и взгляду путь откроется широкий,
душа и тело попадут на лад.»
Философское осмысление бытия является, пожалуй, главной направленностью духовных поисков поэта. Он отмечает:
«И самое странное: это не грустно,
Ведь все принимаем как суть Бытия,
Но только стремимся припрятать искусно
Дотошную мудрость поглубже в себя.»
(Стих. «О возрастной мудрости», сборник «Полнолуние», 2002 г.)
Но собственную «дотошную мудрость» Петрашевич не стремится припрятать даже за самыми, казалось бы, простенькими суждениями. Прочтешь и задумаешься, пока не копнешь пласт, покоящийся под этой кажущейся завесой простоты – а ведь он сказал то, о чем ты и сам много раз думал… Разве это неправда, что доброта – явление природное, присущее человеку изначально и до боли известное избранным со времен распятия Христа?
«Для щедрости себя не береги,
От щедрости себя не охраняй –
Она, как суеверие души,
В тебе гнездится, как не изгоняй.
И, с легкою ее руки подачи,
Взываю голосом распятого Христа:
Самоотдача есть самораздача
Себя, без сожаленья, до конца.»
(Сборник «Полнолуние», 2002 г.)
Самоотдача поэта Слову, с виду, благодаря стройности ритма и согласованности рифмы, легка. Он сам говорит об этом:
«Зачем мне свет? Ведь полнолунье.
На стол мой звезды прилегли.
Накрою стол бумагой дум я,
Переверну, а там – стихи.»
(Сборник «Полнолуние», 2002 г.)
Но автор лукавит! Сколько волнений перевернутся в его беспокойной душе – и улягутся, прежде чем он перевернет страницу…
«Разбитой улицей был взгляд растоптан мой,
Щекой, раскатанной слезой, - разбито сердце.
Я был прохожий просто, не знакомый твой,
Но, видимо, потомок иноверцев –
Они ведь думали наперекор всему:
Вселенским смутам и житейским драчкам,
Что ты, дрожащая на ледяном углу,
Слезой не можешь никого испачкать.
Не может просьбой нищий человек
Оставить в равнодушии спокойном:
Он этой просьбой, как петлею, пойман,
Надрыв его души летит из век.»
(Стих. «Иноверец», сборник «Эхо», 2002 г.)
Образность, метафоричность поэтической строки усиливает ее художественное звучание, мысль материализуется, становится иллюстрацией зримого проявления душевного протеста. Каждое слово – отточено, оно словно врастает в текст: не вырвешь…
Поэзия Виктора Петрашевича социально направленна, а потому глубоко гуманна.
Страницы его книг буквально кровоточат…жалостью к человеку. Я бы даже сказала – биологическим состраданием к собрату.
Новые стихи поэта – тому потверждение.
СЛЕПЫЕ ГЛАЗА
За мной следят глаза родных и близких,
знакомых, незнакомых,
промелькнувших
на горизонте так безлико,
низко
и в небе –
беды отвернувших.
И в этом мире глаз, под их надзором,
с восторгом, холодом, укором
и всем, что человеку так присуще,
гадается судьба,
как на кофейной гуще.
Из года в год,
по капельке, минутке,
под взглядом нежным,
прихотью циничной
приходит все к концу
путем привычным
как на больничной и
газетной утке.
Не вырваться – поток зовется жизнью,
но где-то там,
из глубины Вселенной,
глядит на нас с ухмылкою Всевышний
и называет это
сутью бренной.
Ну что же!
Так тому и быть! До срока,
когда падет как Счастье звездопад –
и взгляду путь откроется широкий,
душа и тело попадут на лад.
ДЕКАБРЬСКИЕ ПРИЧУДЫ
Когда была такая в декабре весна!
Я, право, не припомню.
Но только выпала она
дождем бездомным.
Недоумение в глазах прохожих,
но потепление в сердцах
и пробуждение в мечтах
от дней погожих.
Обманом веет от всего и шуткой
и кажется истомы лень – минуткой –
ну потому, что в декабре, в средине
весна как будто приплыла на льдине.
И хороводится по Новый год –
так странно –
не снегопад, не гололед,
а дождь с туманом.
ЦВЕТОЧНИЦА
Женщина должна всегда с цветами
быть
окружена друзьями,
самою себя цветком носить.
Женщина должна с цветами
быть.
Мне иной не видится картины –
в мире не заполнено пространство –
просто так, без видимой причины,
дополняйте женщине убранство.
Невзирая на ее капризы,
на свои капризы невзирая,
просто проходите по карнизу,
отделившим в жизни ад от рая.
Пробегая за ее глазами,
угадайте, что ей часто снится.
Это для того, чтобы цветами
в стих были уложены страницы.
Женщина должна всегда с цветами
проходить по жизни, как царица,
несмотря на то, что ей приснится
или втихомолку прослезится.
ДОЖДЛИВОЕ
Ну вот они опять – дожди, дожди.
Ты подожди,
не разводи глазами слякоть.
В ногах твоих устроились коты
а вечер на окне собрался плакать.
Изловлены в губах моих слова,
возможные виновники сумбура,
но мечется в глазах твоих молва,
что прежде была просто каламбуром.
Слетелось все на званный пир хандры,
как саваном укутанной обманом.
Ты помнишь, как слетелись комары,
когда ты позабыла крем с дурманом?
Ты помнишь?
Я молчу! И невпопад
не говорю ни слова даже в помощь,
и только подбираю взглядом взгляд
и кожей ощущаю эту немощь.
На тишину навешен тяжкий крест,
и люстру свет затягивает в омут,
и кажется, что нет свободных мест –
куда не станешь –
ноги тонут,
тонут,
тонут.
МОРСКОЕ УТРО
Ты робко заходила в море –
вода холодная была,
но так манила на просторе
его чистейшая вода.
Такая тишь перед рассветом –
пустынный и безмолвный пляж.
Казалось, все блестит секретом,
а море шелестит – Уважь!
Не премени, войди смиренно,
я убаюкаю любя.
И успокоят волны пеной –
моим шампунем для тебя.
На глубину, как по ступенькам,
войди, погладь меня рукой,
а на прощание копейкой,
для встречи, расплатись со мной.
ПРИЗНАНИЕ
Нет, нет,
не потому, что я плохой!
Нет, я – другой,
с другой душою связан.
И потому –
не твой я,
ну, не твой!
Мне путь с тобой судьбою не показан!
За прямоту, прошу, меня прости!
Другое будет просто фальшь –
и только!
А хочешь погрустить,
так погрусти –
пусть в жизни будет грусти
только столько.
Не восприми мой тон как шутовство –
так может показаться,
я услышал.
Так надо, чтоб смирилось естество, –
победа над собой возносит выше.
И потому не бедствуй,
не сердись –
ведь это жизнь расставила
пунктиры.
Над головой такая дышит высь,
и где-то там летят твои
кумиры.
* * *
Переболела в сердце боль,
эскизом улеглась узорным,
а повод оказался вздорным
и к будущей готов – изволь.
Мы принимать всегда готовы,
что нам судьба преподнесет,
а будь то крылья иль оковы –
пусть наше сердце разберет.
В таком решении невольном
мы легкомысленны всегда:
ему, сердечному, так больно
в груди бывает иногда.
Оно то бьется птицей в клетке,
а, то спокойно, как мертвец,
а то, случается нередко,
дрожит от страха, как птенец.
Ему знакомы все нюансы,
как Бог всевидящий оно –
в нем рядом буйствуют романсы
и веет грусти кимоно.
ДОМОЙ
Я возвращусь туда, где Дом,
где на душе всегда вольготно,
где кот, мурлыча беззаботно,
хозяином гуляет в нем.
Здесь есть всегда на что присесть,
хотя повытерлись скамейки, –
я «на попа» поставлю лейку,
да и других таких не счесть.
Здесь на нехоженых дорожках
следы невиданных зверей –
здесь Пушкин жил вон в той сторожке:
я в детстве прятался за ней.
Здесь на стволах коры изъяны
от времени – как ордена –
и по старинке тряпкой краны
здесь перетянуты всегда.
Здесь все знакомо до оскомы,
следы оставлены знакомых,
в кадушке мутная вода,
где крест мелькает иногда.
Я возвращусь туда, где Дом,
где все всегда на сердце в нем,
но, улыбаясь, возвращаться
готово сердце не всегда –
в кадушке мутная вода… |
 |
